Имя Льва Николаевича Толстого известно каждому. Талант этого писателя столь велик и неоценим, что без него невозможно представить русскую литературу и культуру. Однако для многих читателей остается непроясненным вопрос об отношении Льва Николаевича с Церковью: как получилось, что, будучи крещенным в Православии, в возрасте пятидесяти лет писатель выступает резко против нее, выдвигая свою собственное учение, которое по словам Толстого является истинным христианством?
Толстой и Евангелие
Говоря о мировоззрении писателя, следует отметить и основные направления религиозно-философской мысли эпохи. Кризисные явления в жизни Церкви подтолкнули интеллигенцию к богоискательству, которое имело истоки в философии Шеллинга и Гегеля, учении протестантов об «историческом Иисусе», где Христос рассматривался просто как историческая личность, учитель, призывающий своих последователей к нравственной жизни. Такой облик Спасителя был представлен в популярной книге Э. Ренана «Жизнь Иисуса», найдя отражение в живописи и литературе.
Толстой был человеком своего времени, но в отличие от других философов и известных мыслителей, он единственный дерзнул написать свое Евангелие и предложить взамен «отжившей» религии свое учение, именуемое «толстовством», и нашедшим самое широкое распространение в среде русской интеллигенции. Толстого любили, ему во многом подражали, поэтому вышедшее определение Священного Синода от 24 февраля 1901 об отпадении Толстого от церкви вызвало столь бурную реакцию, что Толстого назвали мучеником за истинную веру, подлинным учителем в противовес «церковникам», дерзнувшим поднять руку на величайшего гения.
Но так ли справедливы были эти нападки? И был ли действительно писатель великим мучеником за подлинную веру христианскую? Рассмотрим это, обратившись к его учению.
«В чем моя вера?»: воззрения Л. Н. Толстого на догматическое учение Церкви
Фактически у каждого человека советской и постсоветской эпохи сложилось аналогичное с интеллигенцией девятнадцатого века мнение, что Церковь незаслуженно осудила его учение, отлучив от Церкви, не оценив по достоинству глубину его таланта. Но это было не так: расхождение с Церковью было вызвано иными, более серьезными причинами. Их мы находим в сочинениях писателя, в частности, в его автобиографической повести, именуемой «Исповедь». Название ее относит читателя к другому произведению – знаменитой «Исповеди» Блаж. Августина, где описывается путь долгих исканий молодого человека на пути к Богу и обретения его в лоне Матери-Церкви.
У Толстого «Исповедь» посвящена не только философским размышлениям о цели и смысле жизни, духовном поиске писателя на различных этапах жизненного пути – она показывает и обратный путь: от Церкви Христовой к собственной религии.
Еще в 1880-е годы писатель выработал собственное понимание христианства, которое, по его мнению, было изначальным и неиспорченным.
«Нет ничего, что бы обязательно должен был делать христианин и от чего он должен был бы обязательно воздержаться, если не считать постов и молитв, самою церковью признаваемых необязательными»[1], – писал Толстой.
Писатель считал, что Церковь неверно истолковала учение Иисуса Христа, излишне углубляясь в вопросы метафизические. «Прежде чем отречься от церкви и единения с народом, которое мне было невыразимо дорого, я, по некоторым признакам усомнившись в правоте церкви, посвятил несколько лет на то, чтобы исследовать теоретически и практически учение церкви: теоретически – я перечитал все, что мог об учении церкви, изучил и критически разобрал догматическое богословие; практически – строго следовал, в продолжение более года, всем предписаниям церкви, соблюдая все посты и все церковные службы. И я убедился, что учение церкви есть теоретически коварная и вредная ложь, практически же собрание самых грубых суеверий и колдовства, скрывающее совершенно весь смысл христианского учения… И я действительно отрекся от церкви, перестал исполнять ее обряды и написал в завещании своим близким, чтобы они, когда я буду умирать, не допускали ко мне церковных служителей, и мертвое мое тело убрали бы поскорей, без всяких над ним заклинаний и молитв, как убирают всякую противную и ненужную вещь, чтобы она не мешала живым»[2], – писал Толстой.
По его словам, Церковь на протяжении истории творила лишь насилие, тогда как христианство основано на этике ненасилия. Следует отметить, что именно этика была важна для писателя. Учение Христа он сводил исключительно к морали:
«Сила учения Христа не в его объяснении смысла жизни, а в том, что вытекает из него – в учении о жизни. Метафизическое учение Христа не новое. Это все одно и то же учение человечества, которое написано в сердцах людей и которое проповедовали все истинные мудрецы мира. Но сила учения Христа – в приложении этого метафизического учения к жизни»[3].
Но и это учение не являлось главной причиной разрыва.
Другой труд – «Евангелие» Толстого, которое должно было заменить собой Евангелия, написанные апостолами, учениками Христа, вызвал серьезную полемику. Дело в том, что писатель свел Евангелие к этическому учению, а Сам Иисус Христос был для него просто учителем, человеком, а не Сыном Божиим. Это положение Церковь принять не могла – учение Льва Николаевича Толстого отсылало к далеким векам – к четвертому веку, к ереси арианства.
Как известно, ересь Ария была осуждена на Первом Вселенском Соборе: суть заблуждения ариан было в том, что они утверждали, что Сын не единосущен Отцу, что «было время, когда Сына не было», и, тем самым, не принимали Православного учения о Боге-Троице, о котором прямо говорилось в Священном Писании: прообразовательно в Ветхом Завете и прямо в Новом. Так, Иисус Христос свидетельствовал о единосущии с Отцом: «Я и Отец одно», «Отец мой доныне делает, и я делаю».
Неверное понимание Православного учения о Троице привело ариан к абсурдному утверждению, что Сын является тварью. Из этого неизбежно следовало заключение, что Он по природе своей ничем не отличается от обычных людей: великих учителей, пророков, и все Его учение сводится к этике. В таком случае становится невозможным дело спасения всего человечества. Вторя учению Ария, Толстой пишет следующее: «Я отвергаю Бога, во Святой Троице славимого. Создателя и Промыслителя вселенной, отрицаю Господа Иисуса Христа, Богочеловека, Искупителя и Спасителя мира, отрицаю бессеменное зачатие по человечеству Христа Господа и девство до рождества и по рождестве Пречистой Богородицы. То, что я отвергаю непонятную Троицу и басню о падении первого человека, историю о Боге, родившемся от Девы, искупляющем род человеческий, то это совершенно справедливо. Если разуметь жизнь загробную в смысле второго пришествия, ада с вечными мучениями, дьяволами и рая – постоянного блаженства, – совершенно справедливо, что я не признаю такой загробной жизни. Сказано также, что я отвергаю все таинства. Это совершенно справедливо. Все таинства я считаю низменным, не соответствующим понятию о Боге и христианскому учению колдовством и, кроме того, нарушением самых прямых указаний Евангелия»[4].
Из арианства вытекает и отрицание Толстым бессмертия. Поскольку Иисус Христос только человек, Который «никогда и нигде не говорил и о Своем личном бессмертии», то и бессмертие, о котором учит Церковь, является фикцией. Бессмертие, о котором говорится в Священном Писании, можно истолковать только аллегорически как вечную неумирающую жизнь человеческого рода.
Также отрицал великий писатель и учение Церкви о Божией Матери, отрицая божественное зачатие по человечеству Христа Господа и девство до рождества и по рождестве. Это суждение писателя также логически вытекало из его арианства: если Христос тварен, то и рождается просто человек обычным, естественным путем. Безмужнее зачатие, таким образом и Рождество являются бессмысленными. Излишним считал писатель и церковные таинства, считая их бесполезным пережитком – это тоже с его точки зрения логично – если Христос человек, то и таинства являются фикцией, и сама Церковь становится бесполезной, о чем неоднократно утверждал Толстой.
А поскольку бессмертия не существует, то у человека есть только земная жизнь. Отсюда делается вывод о том, что «жизнь всех людей единственная достопоклоняемая святыня»; истинная жизнь есть только в каждый миг настоящего; «обман жизни во времени, жизни прошедшего и будущего», т. е. вера в вечность личного Бога, как и надежда на личное бессмертие.
Отвергая все таинства Церкви, Лев Николаевич в ответ на постановление Священного Синода писал:
«Все таинства я считаю низменным, грубым, несоответствующим понятию о Боге и христианскому учению колдовством и, кроме того, нарушением самых прямых указаний Евангелия».
Особенно резкой критике подвергалось им таинство Евхаристии: «Сказано, наконец, как последняя и высшая степень моей виновности, что я, ругаясь над самыми священными предметами веры, не содрогнулся подвергнуть глумлению священнейшее из таинств – евхаристию. То, что я не содрогнулся описать просто и объективно то, что священник делает для приготовления этого, так называемого, таинства, то это совершенно справедливо; но то что это, так называемое таинство есть нечто священное и что описать его просто, как оно делается, есть кощунство, – это совершенно несправедливо. Кощунство не в том, чтобы назвать перегородку – перегородкой, а не иконостасом, и чашку – чашкой, а не потиром, и т. п., а ужаснейшее, не перестающее, возмутительное кощунство – в том, что люди, пользуясь всеми возможными средствами обмана и гипнотизации, – уверяют детей и простодушный народ, что если нарезать известным способом и при произнесении известных слов кусочки хлеба и положить их в вино, то в кусочки эти входит бог; и что тот, во имя кого живого вынется кусочек, тот будет здоров; во имя же кого умершего вынется такой кусочек, то тому на том свете будет лучше; и что тот, кто съел этот кусочек, в того войдет сам бог. Ведь это ужасно!»[5], – пишет Толстой.
В своем отрицании таинств он идет дальше протестантов, принимавших хотя бы Крещение и Причащение, позиция писателя здесь крайне радикальна – все таинства следует упразднить, равно как и саму Церковь, как институт чисто бесполезный, мешающий духовному общению с Богом. Что же такое духовное общение? И как Толстой понимает слово «Дух»? Для него это не Третье Лицо Пресвятой Троицы, а некая энергия, жизненная сила, которую также именуется им как «дух любви».
Также относительно Заповедей – ветхозаветного Декалога и Новозаветных заповедей любви. Толстой предлагает соблюдать всего шесть, которые состоят в следующем: не противиться злому; не гневаться; не прелюбодействовать; не осуждать; не клясться; не воевать.
Об учении непротивления злу силой Толстого написано много работ – это учение вытекает логически из его понимания христианства как этики, не более того.
Какую же религию вместо уже существующей Православной предлагает Л. Н. Толстой? Он говорит о «живом христианстве», основанном на этике ненасилия. Казалось бы, действительно, христианство отрицает всякое насилие, проповедуя любовь к ближнему и смирение перед Богом. Однако такое понимание поверхностно, поскольку всю свою сознательную жизнь христианин борется с грехом, совершая над собой усилие не поступать дурно. Он борется с грехом не только в сердце своем, но и в реальной жизни, отстаивая истины добра и милосердия. Таким образом, понятое поверхностно учение Христа, превращается в полную противоположность.
Толстой не только отвергает войну и принуждение силой к миру, но выступает против защиты своего отечества во имя туманного идеала «добра» и ложного смирения. Этика ненасилия вытекала из его пантеистического учения о Боге, Который понимался им как некий отвлеченный Абсолют, проявляющий себя в природе. Бог и природа – одно, и это можно увидеть на примере размышления его героев – вспомним искания Пьера Безухова, размышления Андрея Болконского в «Войне и мире», рассуждающих, что Бог есть «все во всем», Бог есть природа. Для писателя любовь – это «мировое целое» или «безличное целое», вытекающее из пантеизма.
Неожиданная поддержка
Итак, можно любить или не любить произведения Л. Н. Толстого, можно по-разному относиться к его этике ненасилия. Но совершенно невозможно, несмотря на глубокое чутье психолога, несмотря на высочайший художественный талант писателя, признать его христианином. Великий писатель не только «сузил» христианскую религию так, что свел ее исключительно к соблюдению заповедей, да и то не всех, но и настолько исказил ее учение, что от христианства осталось всего несколько заповедей, которые, при этом, весьма поверхностно толкуются.
Исходя из этого, можно согласиться с решением Синода, который не анафематствует писателя, а всего лишь констатирует факт противоречия его учения Священному Преданию и Писанию, учению Церкви о Боге, вселенной и человеке.
Священный Синод констатирует факт, что учение Толстого не может быть принято Церковью, а сам он не может быть ее членом до тех пор, пока не принесет покаяния, дав возможность соединиться с Ней снова. Толстой был признан отпавшим от Церкви, что вполне логично, ведь его учение противоречит догматам Православной Церкви. Быть членом Церкви – означает жить в согласии с Церковью, признавая Ее учение, закрепленное на Вселенских Соборах, отраженное отчетливо и ясно в Никео-Цареградском Символе веры.
Однако вышедшее Определение Священного Синода только усилило позицию писателя, неожиданно нашедшего широкую поддержку в кругах интеллигенции. Такая неоднозначная реакция была первым сигналом к грядущим историческим событиям, закончившихся трагедией 1917 года.
[1] Толстой Л. Н. «В чем моя вера?» http://tolstoy-lit.ru/tolstoy/religiya/moya-vera/v-chem-moya-vera-11.htm?ysclid=lqcrbdfska565543002
[2] Там же, http://tolstoy-lit.ru/tolstoy/religiya/moya-vera/v-chem-moya-vera-11.htm?ysclid=lqcrbdfska565543002
[3] Там же /http://tolstoy-lit.ru/tolstoy/religiya/moya-vera/v-chem-moya-vera-11.htm?ysclid=lqcrbdfska565543002
[4] Ответ Л. Н. Толстого на определение Священного Синода от 20 — 22 февраля и на полученные мной по этому случаю письма https://diletant.media/articles/35078817/?ysclid=lqcs1t7sto595437232
[5] Толстой Л .Н. Ответ на определение Синода от 20 — 22 февраля и на полученные мной по этому случаю письма https://diletant.media/articles/35078817/?ysclid=lqcs1t7sto595437232.
